Лесную тишину нарушил дружный переливчатый смех альвов. А вскоре по влажной, напитанной холодным осенним дождём земле глухо застучали копыта лошадей.

Теперь путешественники могли миновать этот участок леса без опасений. Но они ещё не скоро это поймут. Страх живуч.

2

Пётр Алексеевич скучал.

По оконному стеклу барабанил холодный осенний дождь. Низкие рваные тучи, подгоняемые ветром, не обещали никакого просвета в ближайшие дни. Дороги развезло. Не поохотишься. Даже верховой ездой не займёшься. Учиться? Урок он сделал, а сверх того читать, как дедушка велит, неохота.

Дедушке хорошо, он император, и уже старый, он и так всё знает. А царевичу бедному надо книжки читать, чтобы потом иные государи не засмеяли невежду.

Ску-у-учно.

К Наташке, что ли, пойти? Так у сестрицы модистка, новое платье примеряют. Дедушка велел двору явиться в Петергоф, увеселения будут. Вот и шьют внукам государевым красивые одежды.

А Ванька [4] — дурак. Ляпнул тоже: мол, тётку Анну дедушка для того обручить хочет, чтобы та наследника родила. А Петруша тогда кто? Он ведь по прямой линии, самый главный наследник. Не тётки, и не дети их, буде таковые родятся, а он!

Хотя, тётка Лиза как раз хорошая. Красивая и добрая. Когда он станет после дедушки императором, обязательно будет с ней советоваться.

Всё равно скучно сидеть вот так, на подоконнике, ногой болтая. Дедушка узнает — будет ругаться. Что он говорил про безделие? Не вспомнить. Что-то же говорил…

Ему хорошо так говорить. Он большой, и дела у него государевы, и советчиков полно.

А это ещё кто приехал?

Юный царевич прилип к стеклу, сплюснув нос. Потоки воды забавно искривляли увиденное, и ему стало смешно от того, как колеблющийся силуэт дородного мужчины горбился под плащом, топчась около открытой дверцы. Гость что-то говорил офицеру, тот что-то отвечал, тоже замотавшись в плащ чуть не по самые брови. Зябко… Карету-то не к самому крыльцу подали, нужно было пройти несколько шагов по мокрой дорожке и под проливным дождём. Ну, кто бы ни явился, всё одно развлечение. Надо спуститься, посмотреть. Если не пустят посмотреть — хоть подслушать.

Пётр Алексеевич уже почти слез с подоконника, когда заметил, что приехавших двое. Следом за дородным гостем из кареты вышел худой, тоже завёрнутый в плащ. Капюшон был откинут, и струйки воды потекли из углов треуголки. Гостю явно было неуютно, но он стойко терпел, ждал, пока дородный переговорит с офицером.

Не дожидаясь, пока они закончат беседу, Петруша спрыгнул на паркет и побежал вниз. Интересно же!

— Андрей Иванович! [5] Здравствуй!

Искренняя радость Петруши была объяснима: Андрей Иванович был одним из немногих, кто не покинул сына опального царевича Алексея. Хоть он иногда и приносил книги с непременной просьбой прочесть, но делал это так, что юного Петра Алексеевича не тянуло огрызнуться или зевнуть. Андрей Иванович умный. С ним Петруша тоже непременно будет советоваться. А то и канцлером сделает. Как только сам станет императором. У хорошего императора канцлер обязательно должен быть умным, так повсюду заведено.

— Пётр Алексеевич, дорогой мой, — радушно улыбнулся будущий канцлер, ещё не знавший о своём возвышении, выступая навстречу выбежавшему в прихожую мальчику. — Не задалась погода, вот беда. Не то ежедневно бывал бы у вас!

По-русски он говорил очень хорошо, акцент едва был заметен.

— А что вы мне сегодня привезли? — лукаво прищурился Петруша.

— Привёз, — Остерман, скинув мокрый плащ и треуголку на руки подскочившему камердинеру, со значением подмигнул царевичу. — Но не «что», а «кого». Гостя дорогого, представить ко двору вашего высочества.

— Такого же, как Ванька Долгоруков? — настроение Петра Алексеевича моментально испортилось. — Дурак он, прости, господи, — мальчик торопливо перекрестился. — Язык что помело, так и метёт, так и метёт. Хотя весёлый, с ним не скучно.

— Надеюсь, друг мой Пётр Алексеевич, что господин, коего я почту за честь вам представить, придётся вам по сердцу.

Упомянутый господин тем временем также отдал мокрую верхнюю одежду слуге, и, тряхнув роскошными золотыми кудрями, обернулся.

Царевич в изумлении застыл с полуоткрытым ртом.

Кто это? Неужто девица переодетая? Ведь не бывает так, чтобы мужчины были настолько хороши собой. Ванька тот же — хоть в платье женское обряди, всё равно видать, кто таков. А этот — прямо принцесса из сказки!.. Нет, всё-таки это не принцесса, а принц. Принцессы мечей не носят, и ещё у них камзолы на груди топорщатся, если переоденутся.

Гость — высокий стройный юноша на вид лет четырнадцати — тонко улыбнулся и поклонился с изяществом, которое ввергло бы в тоску лучшего из учителей танцев. Роскошные волосы метнулись лёгким облачком, открывая острые кончики ушей.

Альв!

Царевич окончательно превратился в ледяную статую. Альв, самый настоящий! Про которых ему только слышать довелось, а до сих пор ни одного не видел.

— Князь Василий Михайлович Таннарил, — с достоинством представил гостя Остерман.

— К вашим услугам, ваше высочество, — певучим голосом произнёс альв, распрямившись. Акцент, с которым он говорил, был очень забавный.

А глазищи у него зелёные-презелёные. И, заглянув в них, Петруша увидел то, что до сих пор видел только у любимой сестры.

Свой. Такой же малец, как и он сам, хоть и выглядит старше.

Друг? Ну, чем чёрт не шутит, а? Вдруг подружатся?

И, словно подтверждая его догадку, зелёный взгляд юного альва отразил те же самые чувства.

Свой. Ровесник. А может, и друг, если повезёт.

Ура! Наконец-то!

Не взгляды — кинжалы.

Доктора можно понять. Он-то, несчастный, получив должность президента Медицинской канцелярии, обеими руками вцепился в место при особе государя. Вроде бы небезуспешно боролся с болями, одолевавшими его величество всё чаще. Намекал на хирургическое вмешательство, но государь только отмахивался: «Некогда мне, Иван Лаврентьич, в постели валяться».

Видимо, в этом и была вся проблема: лечиться всерьёз император не желал, а не всерьёз лечиться уже было невозможно.

Старая княгиня прикрыла глаза и мысленно сосчитала до десяти. Древний, уже не вспомнить, сколько лет ему, детский способ успокоиться, прийти в себя.

Этот человек, при всех его знаниях и умениях, вызывал у неё приступы немого гнева и желание запустить чем-нибудь увесистым. Этот человек, ревнуя к вниманию государя, переходил все рамки дозволенного, сомневаясь в знаниях и умениях альвийской княгини. Старшей из всех! Невежда, хам, да ещё и немец, пускай даже родившийся в России. Сколько лет этому наглецу? Пятидесяти ещё нет [6] . А она исцеляла больных в те времена, когда люди этого мира были такими же дикими волосатыми животными, как на родине альвов.

Но высказать вслух своё презрение она не могла, не имела права. Этот наглый человечишка в нелепейшем парике должен стать её союзником. Выступи они, целители, одним фронтом, глядишь, и удалось бы уломать Петра Алексеевича.

— У нас с вами одна цель, почтенный Иван Лаврентиевич, — по её голосу невозможно было сказать, что его обладательница в ярости. Такое умиротворение — хоть плачущего ребёнка утешай. — Здоровье государя — превыше всего. У вас свой опыт в лечении пациентов, у меня свой, и поверьте, небезуспешный.

— У меня нет оснований не верить вашему сиятельству, — выцедил сквозь зубы лекарь-человек. — Однако практика, не подкреплённая медицинским дипломом, суть знахарство.

— Всё дело в свитке плотной бумаги с печатью? — подобная логика позабавила княгиню.

— Дело, ваше сиятельство, в знаниях, полученных студиозусом за время обучения и проверенных экзаменаторами.

— Не стану возражать, если мои знания будут подвергнуты…экзаменации, — тонко улыбнулась старая альвийка, подходя к окну и глядя во двор. Смотреть на лекаря у неё уже не было сил.